Сергей Есенин - Собрание сочинений в одной книге

86. В Литературно-художественный клуб советской секции Союза писателей-художников и поэтов

(Москва, после 1919 г.)

Признавая себя по убеждениям идейным коммунистом, примыкающим к революционному движению, представленному РКП, и активно проявляя это в моих поэмах и статьях, прошу зачислить меня в действительные члены литературно-художественного клуба Советской Секции писателей-художников и поэтов.

87. Во «Дворец искусств»

(Москва, 28 апреля 1919 г.)

Во «Дворец искусств»

Прошу зачислить меня в число членов Вашего Союза. (В литературный отдел.)

88. З. Н. Райх

(Москва, 18 июня 1919 г.)

Зина! Я послал тебе вчера 2000 руб. Как получишь, приезжай в Москву.

Типография заработала. Денег у меня пока для тебя 10 000 руб.

89. В Государственное издательство

(Москва, 20 августа 1919 г.)

В Государственное издательство

Прошу выдать мне гонорар за книгу стихотворений «Звездное стойло», принятую к печати заведующим издательством ЦИК Еремеевым в мае месяце сего г. в размере 10 листов с авансом в (6000 р.) шесть тысяч руб.

90. В Государственное издательство

(Москва, до 13 октября 1919 г.)

1919 окт.

В Государственное из-во

Настоящим прошу Гос. из-во изъять мою книгу стихов «Звездное стойло» из списка принятых к печати, ввиду того, что она нуждается во многом исправлении и пересмотре. Аванс, взятый за книгу в размере 3650 руб., постараюсь возвратить поскору.

91. Е. Р. Эйгес

(Москва, осень 1919 г.)

Как нужно было ждать. Вчера я муку тебе не принес.

Сегодня утром тащили чемодан к тебе с Мариенгофом и ругались на чем свет стоит. Мука в белье, завернута в какую-то салфетку, которая чище белья и служит муке предохранением и т. д. т. п. прочее.

Расти большая.

92. А. М. Кожебаткину

(Москва, не ранее 11 августа 1919 г.)

Александр Мелентьевич!

Заходили к Вам Есенин и Мариенгоф. Взяли «Песнослов» и удалились.

С извинением и приветом.

93. Л. И. Повицкому

(Москва, конец 1918 – начало 1919 гг.)

Мечтам и годам нет возврата,Не обновлю души моей.

Новое стихотворение С. Есенина

Да простит меня благородный синьор за мое неблагородное свинство. Дело, конечно, обстоит серьезней вины, но Вы сами знаете, что предисловие…

Ах уж эти мне предисловия. Меньшов изводит меня ими часа по крайней мере по три.

Итак, дорогой Лев Осипович, кланяюсь Вам и желаю всего хорошего. В собственности, что это такое кланяюсь?

Знаете ли Вы, милостивый государь, что оно значит? Да, да, я знаю, что Вы этого не знаете, и потому спрашиваю Вас, чтоб иметь возможность пояснить его всему миру.

Кланяюсь родилось в далеких песках ассирийских равнин. Зима у нас в этот год стоит довольно лютая. Я, собственно, ей ничего и не сказал, а она пошла и давай меня. Если бы Вы умели слушать внимательней, я рассказал бы всю историю Вам подробно. Ах, никто, никто не знает и до сих пор, отчего поет петух в полночь.

Сарра спала под телегою.Утомилась, долго бегая,Моя ворохи пеленок,Слышит, кто-то, как цыпленок,Тонко, жалобно пищит:пить, пить –Прислонивши локоток,Видит, в небе без портокСкачет, пляшет мил дружок.Аминь.

94. В отдел печати Московского совета рабочих и крестьянских депутатов

(Москва, до 18 февраля 1920 г.)

В Отдел Печати МСР и КД

т. Ангарскому

С. А. Есенина

Прошу выдать мне разрешение на печатание книг:

«Радуница». 4 печатных листа. 3 тыс. экз.

«Преображение». 4 печатных листа. 3 тыс. экз.

«Телец». 12 печатных листов. 5000 экз.

«Словесная орнаментика». 3 печатных листа. 3 тыс. экз.

Примечания. 1) Издание «Тельца» является необходимым для автора, как первый том, где будет выяснен подсчет его силы за 5-тилетнюю литературную работу.

2) «Радуница» и «Преображение» – две книги, показывающие революционное движение крестьянства, нуждающихся в закреплении художественными образами.

3) «Словесная орнаментика» необходима как теоретическое показание развития словесных знаков, идущих на путь открытий невыявленных возможностей человека.

Бумага для книг имеется. Одновременно прошу зарегистрировать марку Изд-ва автора «Злак».

95. Е. И. Лившиц

(Москва, 8 июня 1920 г.)

Милая, милая Женя! Сердечно Вам благодарен за письмо, которое меня очень тронуло. Мне казалось, что этот маленький харьковский эпизод уже вылетел из Вашей головы.

В Москве я сейчас крайне чувствую себя одиноко. Мариенгоф по приезде моем из Рязани уехал в Пензу и пока еще не возвращался. Приглашают меня ехать в Ташкент, чтоб отдохнуть хоть немного, да не знаю, как выберусь, ведь я куда, куда только не собирался и с Вами даже уславливался встретиться в Крыму… Дело в том, как я управлюсь с моим издательством. Я думал, уже все кончил с ним, но вдруг пришлось печатать спешно еще пять книг, на это нужно время, и вот я осужден бродить пока здесь по московским нудным бульварам из типографии в типографию и опять в типографию.

Дома мне, несмотря на то, что я не был там три года, очень не понравилось, причин очень много, но о них в письмах теперь говорить неудобно.

Ну, как Вы живете? Что делаете? Сидите ли Фридой на тарантасе и с кем? Фриде мой нижайший, нижайший поклон. Мы часто Вас всех вспоминаем с Сахаровым, когда бродим ночами по нашим пустынным переулкам. Он даже собирается писать Лизе.

Конечно, всего, что хотелось бы сказать Вам, не скажешь в письме, милая Женя! Все-таки лучше, когда видишь человека, лучше говорить с ним устами, глазами и вообще всем существом, чем выводить эти ограничивающие буквы.

Желаю Вам всего-всего хорошего. Вырасти большой, выйти замуж и всего-всего, чего Вы хотите.

96. А. В. Ширяевцу

(Москва, август (?) – сентябрь (?) 1919 г.)

Милый Шура!

Будь добр помоги устроиться и приюти ночевать моих хороших знакомых. Они расскажут тебе обо всем, о чем не имею времени передать тебе письменно.

Во многом они пригодятся тебе сами. Если вздумаешь выбираться из Ташкента, то с ними тебе будет легче. Жизни нашей ты можешь не пугаться. Заработать мы тебе поможем всегда. На днях сдаю в набор твою книгу. В ней есть всего около 48 стр., но тысяч 7 ты за нее получишь.

Деньги переведу, как только будут принимать по телеграфу.

Очень хотелось бы написать тебе много, много, но совершенно нет времени.

Прости, родной.

97. А. В. Ширяевцу

(Москва, 26 июня 1920 г.)

Милый Шура! Извини, голубчик, что так редко тебе пишу, дела, дорогой мой, ненужные и бесполезные дела съели меня с головы до ног. Рад бы вырваться хоть к черту на кулички от них и не могу.

«Золотой грудок» твой пока еще не вышел и, думаю, раньше осени не выйдет. Уж очень трудно стало у нас с книжным делом в Москве. Почти ни одной типографии не дают для нас, несоветских, а если и дают, то опять не обходится без скандала. Заедают нас, брат, заедают. Конечно, пока зубы остры, это все еще выносимо, но все-таки жаль сил и времени, которые уходят на это.

Живу, дорогой, – не живу, а маюсь, только и думаешь о проклятом рубле. Пишу очень мало. С старыми товарищами не имею почти ничего, с Клюевым разошелся, Клычков уехал, а Орешин глядит как-то все исподлобья, словно съесть хочет. Сейчас он в Саратове, пишет плохие коммунистические стихи и со всеми ругается. Я очень его любил, часто старался его приблизить себе, но ему все казалось, что я отрезаю ему голову, так у нас ничего и не вышло, а сейчас он, вероятно, думает обо мне еще хуже.

А Клюев, дорогой мой, – бестия. Хитрый, как лисица, и все это, знаешь, так: под себя, под себя. Слава богу, что бодливой корове рога не даются. Поползновения-то он в себе таит большие, а силенки-то мало. Очень похож на свои стихи, такой же корявый, неряшливый, простой по виду, а внутри – черт.

Клычков же, наоборот, сама простота, чистота и мягкость, только чересчур уж от него пахнет физической нечистоплотностью. Я люблю его очень и ценю как поэта выше Орешина. И во многом он лучше и Клюева, но, конечно, не в целом. Где он теперь, не знаю.